Чредою всем дается радость.
Что было, то не будет вновь…
При расставанье я обещал моим друзьям вести свои заметки,— записывать в памятную книжку все, что придется пережить и перечувствовать,— одним словом, составлять летопись пережитых впечатлений. Грустно подумать, что на страницах моих заметок будут одни только горькие истины. Другой Ундины уже, верно, не будет.
Погасший пепел уж не вспыхнет…
Разные невзгоды жизни охладили мое сердце, и я уже не способен к горячему увлечению.
Иные хладные мечты,
Иные строгие заботы
И в шуме света, и в тиши
Тревожат сон моей души.
В одно прекрасное летнее утро сидел я на бульваре и грустил, по обыкновению. Запах цветущих лип напоминал мне ароматные степи моей родины, пчелы жужжали, усердно собирая нектар из цветов, и мне чудилось, что я сижу в уединенной пасеке, окруженный пестрыми нивами пахучей гречихи… Вдруг кто-то положил мне руку на плечо и прервал мои мечтания.
— Здравствуйте, пане Простодушный!
— А, мое вам нижайшее! Откуда вас бог принес?
— Приехал к вам из Ноздревки по делам,— отвечал мой знакомый.
— Как же вы поживаете в своей Ноздревке?
— А так, живем собі, як горох при дорозі, хто схоче, той і скубне…
— Разве и теперь еще скубут? — спросил я.
— Да еще как! Вот вы, например, сшили себе летний костюм, да и знать никого не хотите, а у нас и это не всегда удается!
— Как это так?
— А вот слушайте. Есть у нас становой пристав, г. Махайлов, страстный охотник до всяких приношений. Все это бы еще ничего, и предшественники его были склонны к этому, но он удался почище других. Поручил я однажды знакомому еврею купить для меня в городе у Куликова несколько фунтов чаю и парусины на летний сюртук. Привозит еврей мою покупку — и что ж вы думаете? — становой налетел, как ястреб, и забрал все в свои руки. «Это,— говорит,— контрабанда, я тебя, мошенник, в тюрьму!» Что станешь с ним делать… жид струсил. Видим мы чрез несколько дней — становой наш прохаживается в сюртуке из конфискованной парусины. Это еще, батенька, пустяки, а вот я вам расскажу одно дельцо возмутительное. Г. Махайлов очень любит свежую рыбу. Вот и приказывает рассыльному достать рыбки. Рассыльный, по фамилии Червяк, человек смышленный, достал ему рыбки. Чрез несколько времени становой снова кричит: «Подавай рыбки!». Червяк метнулся туда-сюда — нет рыбы, должен был поехать в г. Остер и купить за свои деньги его благородию свежей рыбы, во избежание всякой беды. Спустя немного становому опять захотелось рыбки, а время, знаете, было такое, что ни за какие деньги нельзя было достать рыбы. Червяк и говорит: «Невозможно, ваше благородие, достать теперь рыбы — не ловится!» — «Как ты смеешь говорить мне это? Чтоб была рыба!» — крикнул становой. «Как вам угодно, ваше благородие. Истинно говорю вам, нельзя достать рыбы». За такие грубые речи становой схватил линейку и давай колотить рубежом по рукам Червяка, избил ему руки страшнейшим образом. Червяк подал жалобу, приложив свидетельство от врача, который показал, что побои, нанесенные Червяку, очень значительны и требуют продолжительного лечения.
— Нуте, что же становому за это? — спросил я с нетерпением.
— Ровно ничего! Дело покоится без всякого движения. Бедный Червяк просил одной милости— уволить его от должности.
Ведь он червяк в сравненьи с ним,
С таким могучим становым.
Взволнованный рассказом моего знакомого, я долго не мог успокоиться. «Что, если бы,— подумал я,— правдивый начальник серьезно взглянул на это дело и громовым голосом произнес роковые слова: «А показать мне дело Червяка, а подать сюда станового Махайлова!» Какая бы разыгралась славная и вместе поучительная драма».
II
Справедлива поговорка: хорошо там, где нас нет. Есть у меня один друг и товарищ, с которым провели мы самые цветущие годы молодости, сидели вместе на университетской скамейке, вместе восхищались красотами наших ненаглядных приднепровских местностей, вместе приволакивались за милыми созданиями, воспевая их наивные прелести самыми сладкими стихами,— и никогда не расходились в убеждениях… Но розовые дни прошли, как сновидение, последний университетский экзамен окончился, пред нами раскрылось широкое поле жизни — и мы призадумались: куда, по какой дороге идти нам, где найти такой счастливый уголок мира, чтобы душа, взлелеянная самыми чистыми убеждениями, не страдала от возмущающих ее голубиную непорочность явлений и действий, неизбежных в обыденной жизни? Мне припомнились тогда прекрасные стихи одного поэта:
Дар мгновенный, дар прекрасный,
Жизнь! зачем ты мне дана?
